Неточные совпадения
Самгину казалось, что становится все более жарко и солнце жестоко выжигает в его памяти слова, лица, движения людей. Было странно слышать возбужденный разноголосый говор каменщиков, говорили они так громко, как будто им
хотелось заглушить крики солдат и чей-то непрерывный, резкий
вой...
Пришла девка в суд,
воет голосом; и раздеваться-то ей не
хочется, да и жених отказывается:"Не хочу, говорит, сеченую за себя брать".
Собака
выла — ровно, настойчиво и безнадежно спокойно. И тому, кто слышал этот
вой, казалось, что это стонет и рвется к свету сама беспросветно-темная ночь, и
хотелось в тепло, к яркому огню, к любящему женскому сердцу.
Тяжелы были мне эти зимние вечера на глазах хозяев, в маленькой, тесной комнате. Мертвая ночь за окном; изредка потрескивает мороз, люди сидят у стола и молчат, как мороженые рыбы. А то — вьюга шаркает по стеклам и по стене, гудит в трубах, стучит вьюшками; в детской плачут младенцы, —
хочется сесть в темный угол и, съежившись,
выть волком.
А зимою, тихими морозными ночами, когда в поле, глядя на город, завистливо и жалобно
выли волки, чердак отзывался волчьему
вою жутким сочувственным гудением, и под этот непонятный звук вспоминалось страшное: истекающая кровью Палага, разбитый параличом отец, Сазан, тихонько ушедший куда-то, серый мозг Ключарёва и серые его сны; вспоминалась Собачья Матка, юродивый Алёша, и настойчиво
хотелось представить себе — каков был видом Пыр Растопыр?
— Силой выдадут! Уж коли старый забрал что в голову,
вой не
вой, а будет, как ему
захочется… Я давно говорю тебе: полно спесивиться, этим ничего не возьмешь… Ты мне одно только скажи, — нетерпеливо произнес Гришка, — одно скажи: люб я тебе или нет?.. Коли нет…
В ноги кланяйся!» Ей
хочется остаться одной и погрустить тихонько, как бывало, а свекровь говорит; «Отчего не
воешь?» Она ищет света, воздуха, хочет помечтать и порезвиться, полить свои цветы, посмотреть на солнце, на Волгу, послать свой привет всему живому, — а ее держат в неволе, в ней постоянно подозревают нечистые, развратные замыслы.
— А ты — цыц! Заступник!.. Вот я те дам!.. — Отшвырнув сына в сторону, он ушёл в кузницу. Пашка встал на ноги и, спотыкаясь, как слепой, пошёл в тёмный угол двора. Илья отправился за ним, полный жалости к нему. В углу Пашка встал на колени, упёрся лбом в забор и, держа руки на ягодицах, стал
выть ещё громче. Илье
захотелось сказать что-нибудь ласковое избитому врагу, но он только спросил Пашку...
Все это вскипало в груди до напряженного желания, — от силы которого он задыхался, на глазах его являлись слезы, и ему
хотелось кричать,
выть зверем, испугать всех людей — остановить их бессмысленную возню, влить в шум и суету жизни что-то свое, сказать какие-то громкие, твердые слова, направить их всех в одну сторону, а не друг против друга.
Её неприятный голос опустился до шёпота, стало слышно, как шипит масло на плите, сердито булькает, закипая, вода в котле, глухо
воет огонь и стонет Маша. Евсей почувствовал себя обязанным ответить на острые вопросы кухарки, ему
хотелось утешить Машу, он осторожно покашлял и сказал, не глядя ни на кого...
Конечно, у него оказалась переломленная нога, и вот два часа мы с фельдшером возились, накладывая гипсовую повязку на мальчишку, который
выл подряд два часа. Потом обедать нужно было, потом лень было бриться,
хотелось что-нибудь почитать, а там приползли сумерки, затянуло дали, и я, скорбно морщась, добрился. Но так как зубчатый «Жиллет» пролежал позабытым в мыльной воде — на нем навеки осталась ржавенькая полосочка, как память о весенних родах у моста.
Сорин. Значит, опять всю ночь будет
выть собака. Вот история, никогда в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на двадцать восемь дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором, что уж с первого дня
хочется вон. (Смеется.) Всегда я уезжал отсюда с удовольствием… Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь — не хочешь, живи…
Я ушел из кухни утром, маленькие часы на стене показывали шесть с минутами. Шагал в серой мгле по сугробам, слушая
вой метели, и, вспоминая яростные взвизгивания разбитого человека, чувствовал, что его слова остановились где-то в горле у меня, душат. Не
хотелось идти в мастерскую, видеть людей, и, таская на себе кучу снега, я шатался по улицам Татарской слободы до поры, когда стало светло и среди волн снега начали нырять фигуры жителей города.
— Ну, в том не больно велика утеха; что
вой, что не
вой — все одно — живи, коли можется, помирай, коли
хочется… Э, старушка, горько жить на белом свете нашему брату!..
Мне, д-ру Керженцеву,
хотелось выть.
И стало страшно, и сразу
захотелось всего: ползать,
выть, царапаться. И я обозлился.
Сумасшедшие не спят. Они страдают, и в голове у них все мутится. Да. Мутится и падает… И им
хочется выть, царапать себя руками. Им
хочется стать вот так, на четвереньки, и ползти тихо-тихо, и потом разом вскочить и закричать...
Теперь, когда я пишу эти строки, в мои теплые окна злобно стучит осенний дождь и где-то надо мной
воет ветер. Я гляжу на темное окно и на фоне ночного мрака силюсь создать силою воображения мою милую героиню… И я вижу ее с ее невинно-детским, наивным, добрым личиком и любящими глазами. Мне
хочется бросить перо и разорвать, сжечь то, что уже написано. К чему трогать память этого молодого, безгрешного существа?
— Поди-ко ребята-то
воют, так не утерпишь… и самому есть
хочется… в животе как веретеном сучит… Нам хуже собак… те падло лопают да еще нас за лытки рвут… Вон меня искусали всю!